Марат Шакиров

Герасимовка

Шли пешком от самой станции электрички. Шли молча. По сухому белому снегу, ступая в глубокие ямы от редких шагов редких в этих краях людей. От станции до дома минут двадцать. На пути узкая полоса соснового леса, покосившиеся ворота дачного кооператива и заваленные снегом тропинки, дорожки, канавки. Местный ларек зимой не работает. В будке сторожа тишина, и в собачьей ни шороха. Над единственным кирпичным домом стелется сероватый густой дым, словно из огромной курительной трубки. И никаких больше признаков жизни. Покой и русская зима, и слышно абсолютно все. Слышно, как тяжело дышат уставшие друзья, как снег скрипит под сапогами и ноет где-то вдалеке не убранный на зиму дырявый парник.
Спешный побег от опасной городской суеты. Хорошо, что в пакетах много водки, курицы, огурцов, мандаринов и семечек. Хорошо, что гитара с собой, и книжка с аккордами, а еще пара аудиокассет со всяким разным – в основном записанным с радиостанций.

– Вот и немного осталось, вот и добрались, – улыбаясь, сообщил Серый.
– Ай, какая радость, – кисловато реагировала замерзшая Нина.
– Предлагаю сразу это дело отпраздновать, – воскликнул Радик, и пакеты призывно зазвенели в его руках.
Пока Серый возился с проволокой, обмотанной вокруг калитки его дачного участка, Радик открыл бутылку «Пшеничной», налил на глаз в три пластиковых стакана и принудил друзей незамедлительно выпить. Потом долго дул на красные ладони и всячески сердился на нерасторопного Серого.
Зашли в дом. Внутри холоднее, чем снаружи. Больно касаться металлической вешалки, страшно снимать обувь, категорически хочется обратно – в электричку и домой. Решили срочно топить печку и не раздеваться вовсе. Серый пошел искать дрова, Нина начала раскладывать жалкие покупки, высокий Радик достал с антресоли радиоприемник, вложил одну из кассет, включил – работает. Почти тургеневская тишина усадьбы осквернилась ржавыми гитарными риффами и напевом про «Яву», которую лирический герой взял нахаляву.
– Радик, ну. Че, ниче поприятнее нет? – возмутилась Нина.
– Да там все подряд. Мотать надо. Будешь? – талантливо отбился Радик.
– А вот и буду! – сказала Нина, бросила нарезать огурцы, вынула карандаш из аккуратно собранных рыжих волос и уверенно пошла к магнитоле.
Через пару минут в доме звучал мягкий компромиссный Бутусов.
Они собрались здесь по случаю большого праздника – Радику исполнялось двадцать два. Ему исполнялось двадцать два, у Серого была свободная родительская дача, Нина нравилась обоим парням одновременно, все сдали последнюю в жизни зимнюю сессию на отлично, скоро новый год, потом диплом, новая жизнь, а денег нет совсем и планов нет, и нет тоски, и тревог тоже – так почему бы не отметить день рождения Радика именно здесь, втроем, с дешевой водкой и спизженными из домашних холодильников продуктами? Так и порешили, так и поехали.
День двигался к обеду, центральную печь затопили. Радик помог Нине нарезать огурцы с помидорами, залить кефиром куриные окорочка и минимально прибраться на кухне. К счастью, водки было много. Серый отправился разжигать мангал. В доме теплело. Нина сняла куртку и осталась в голубом вязаном свитере.
Радик открыл форточку, достал пачку «Альянса» и прикурил сигарету с модным белым фильтром. Удовлетворенно затянулся и завалил комнату дымом.
– Фу! Че, на улицу не мог выйти? – поморщилась Нина.
– Выпьем давай, – не реагировал Радик и потянулся за пузырем.
– Поди курицу Сереже отнеси, там и покуришь.
– Нина, родная, у меня же праздник, ну будь ты немного ласковее ко мне! – Радик протянул полную стопку Нине – та, не чокаясь, выпила.
Серый с третьей попытки поджег комки газеты под замерзшими дровами и дул, дул, дул. Сбе́гал в дом, нашел какую-то картонную коробку с книгами, схватил сборник стихов Сергея Есенина, вернулся к мангалу, оторвал обложку и махал, махал, махал. Страницы со стихами летели в рыжее пламя и обволакивали тезку великого поэта большими смыслами. Там было что-то про пожар голубой, который заметался и заставил забыть про родимые дали. Было про дом с голубыми ставнями, который Есенину, однако, никогда не забыть.
Серый подумал, что слишком дофига у Есенина голубого, и слишком много Есенину не забыть, и все это году в двадцать третьем, и как можно году в двадцать третьем не забыть про какой-то вонючий дом с голубыми ставнями, когда вокруг пиздец, и нэп, и очаги гражданской войны еще тлеют, и трупы завалили все эти есенинские березки, дома и дали.
– Э, слышь, – высунулся из дома Радик. – Мясо нести?
– Углей пока нет. Давай минут через десять.
– Давай, – сказал Радик и подошел к Серому. Закурил.
– Дай мне тоже.
– Ты же бросил?
– Ну повод такой, как я могу, – искусственно улыбнулся Серый.
– Тогда давай сразу выпьем, – обрадовался Радик и побежал обратно в дом.
Потом они стояли, курили, неспешно пили водку прямо из бутылки, говорили о всяком. Иронично пощупали Нину – хороша рыжеволосая. Поспорили о Летове и Шевчуке – один любил смотреть футбол по телику, зато рвал от самого сердца, другой рвал не так талантливо, но собирал искренние стадионы. Наконец поставили мясо на огонь.
Нина сидела на кухне и крутила на карандаше аудиокассеты. Просто так. Без всякой необходимости – все равно не знала, где там какие треки находятся.
Нина разбавляла водку водой и выдавливала в стакан много лимона – пусть будет жидко и кисло, но не так противно.
Потом Нина крутила в руках сигарету. Попробовать, что ли? Курящие женщины выглядят эффектно и привлекательно. Сережа иногда покуривает. А это повод.
Нина вложила кассету в проигрыватель и включила. Что-то малознакомое. Хотя голос напоминает Шахрина. Голос поет про каких-то псов с каких-то окраин, которым по-другому не прожить. Как же заебал этот русский рок. И почему везде сплошной русский рок? А там, где его нет, там обязательно какая-то пошлость, какая-то «крошка моя» и прочий блудняк. Ну почему?
– Нина, епте, мясо тащи! – прервал ее далеким криком Радик.
– Ага, бегу.
Брезгливо допила то, что находилось в стакане, выключила магнитолу. И все же собралась, встала, оставила сигарету и взяла тяжелое никелированное блюдо с маринованными окорочками.
--
В доме потеплело, но незначительно. Курица стыла, поэтому ели быстро, поэтому ели молча. Только Радик иногда причмокивал и предлагал выпить.
– Эх, мальчишки-девчонки! – радовался именинник. – Хорошо, что выбрались! Город у самых гланд застрял, – он показал на верхнюю часть шеи.
– Чет жестковато, – сказал Серый, отрывая зубами кусок темного мяса.
– Очень вкусно, Сереж, – льстила повару Нина.
– Кефира не хватило, – объяснял Серый.
– Это все Нина – на утро решила оставить, – парировал Радик.
– А кто это там за окном? – вдруг поднялась со своего места Нина.
Парни тоже поднялись, Серый чуть отвел в сторону синтетическую штору. У калитки стоял пацан в черном спортивном костюме, бейсболке с логотипом «чикаго буллз» и жевал жвачку. Стоял мирно, не двигался – похоже, совсем не мерз – и молча жевал жвачку, глядя на их дом.
Все трое переглянулись и присели. Продолжили есть. Радик всем налил, выдавил остатки лимона в стакан Нины. Чокнулись. Серый пробормотал что-то про светлое будущее и пожелал всяческого успешного здоровья имениннику. Выпили.
– Ну че там? – кивнул Нине Радик.
– Да вроде ушел, – ответила Нина, взглянув в окно. – А че ты так возбудился?
– Да ниче.
– Да у него с ними нелады, – хмыкнул Серый.
– А у кого с ними лады? У тебя, что ли?
– Расскажи, – попросила Нина.
И Радик снова налил, закурил еще одну сигарету, угостил другой Серого, угостил третьей Нину и под резкий женский кашель рассказал. Как его пинали ногами на выходе из компьютерного салона пару лет назад. За то, что выиграл в «теккен три» у какого-то мудака. Как в старшей школе били стулом по голове после контрольной по математике за то, что не дал списать. Как в седьмом классе засунули головой в снег и морковку в штаны, потому что на рюкзаке была нашивка с пацифистским значком. Радик рассказывал об этом шутливо, Нина с Серым смеялись, Радик бодрился и делал вид, что противостоять пацанве — его истинное призвание. И наливал.
– Короче, подходит ко мне как-то один во дворе у школы, – начал он очередную историю.
– Гопник?
– Ну типа. Подходит, значит, и говорит: дай денег. А я ему: у меня нет. А он: найду – обоссу. А я ему: не найдешь – я тебя, согласен? И он в ступоре.
– А чего он тебе пизды сразу не дал? – решил уточнить Серый.
– Я думаю, что его слово «согласен» смутило. Это же определенная степень ответственности, так? И он не был достаточно хорош, чтобы ее принять.
– А ты был достаточно хорош, чтобы ее принять? – спросила Нина.
– В смысле?
– В смысле прямо достал бы свой и обоссал?
– Нет. Не знаю. Я просто действовал по наитию. И он слился.
– Обычно, когда ты действуешь по наитию, – пиздят больнее, – вставил Серый.
– И часто прокатывало? – поинтересовалась Нина.
– Нет. В других случаях у меня были с собой какие-то деньги, – сказал Радик и как-то скис.
– Ой, смотрите, там двое их, – сказала Нина, глядя в окно.
Они поднялись втроем, Серый чуть отвел в сторону синтетическую штору. У калитки стояли два пацана в черных спортивных костюмах, бейсболках с лого «чикаго буллз» и жевали жвачку. Стояли мирно, не двигались – похоже, совсем не мерзли – и молча жевали жвачку, глядя на их дом.
– Ну сука, чего им надо-то вообще, – напрягся Радик.
– Да погоди пока: может, живут неподалеку, спросить чего-нить хотят, – сказал Серый.
– Может, обоссать кого-нибудь хотят, – неловко пошутила Нина.
Радик разлил водку по стаканам. Чуть больше, чем до этого. Нине в лимоне отказал. Выпили.
Радик на всякий случай снова налил. И включил магнитолу. Заиграло совершенно неподходящее моменту «лишь бы мы проснулись в одной постели – выхода нет».
– Блин, их там уже четверо, – сказала Нина.
– Они что, как бактерии делятся? – хмыкнул Серый.
– Сука, ненавижу! – Радик вспылил и плеснул в свой стакан еще водки. Залпом выпил. – Если подыхать – то синим!
– И мне доле́й, – сказала Нина. – Лучше пьяной буду, когда выебут.
– Так, для начала прекратите очковать! – Серый забрал бутылку у Радика и убрал в холодильник. – Ничего пока не случилось, они просто стоят. Стоят, да?
– Да, – кивнула Нина. – Вшестером, – и выпила залпом.
Серый подошел к холодильнику, достал бутылку водки и поставил обратно. Налил себе и выпил. Подошел к окну и посмотрел через штору на улицу. Шесть пацанов молча стоят у калитки и жуют жвачку. Ничего не происходит. Совсем ничего. Чего же им надо? Откуда они вообще? Поблизости только Герасимовка – но разве от нее дотопаешь по такому снегу? Приехали на дачу отдыхать, и водка закончилась? Бабу захотелось? Просто повеселиться и отмудохать пару чушпанов?
Каждый в доме резко ощутил, как здесь тесно. Как давит на мозг поганая древесная сырость, вонь от старых тулупов и сапог, моргающая тусклая лампочка на фоне приближающейся зимней темноты.
Нина вскочила и принялась открывать ящики со столовыми приборами. Схватила тупой кухонный нож и начала им махать.
– Нина, блять, успокойся, – гаркнул Серый.
– Хуй там, я не дамся им живой.
– Ты же только вот хотела, чтоб тебя пьяной выебли? – брякнул Радик.
– Я их сама этим ножом выебу!
Нина выглядела пьяной и возбужденной. Нина была пьяной и возбужденной. Парни переглянулись и отметили, что Нина была хороша.
– Так, отдай нож, – Серый двинулся к Нине, грозно закатывая рукава куртки.
– А давайте просто в очко нажремся, – предложил Радик и достал вторую бутылку.
– Давайте захуячим их насмерть – там еще ножи есть! – веселилась пьяная Нина.
Она потянулась к кухонному шкафу, а Серый в этот момент попробовал схватить ее за руки. Нина отмахнулась и полоснула Сережу по рукам. На холодный пол потекла теплая красная кровь.
– Сууука, Нина! – заорал Серый. – Ебаная ты пизда, меня-то за что!
– Ой, ой, прости, милый, – Нина бросила нож на пол и склонилась над Сережей. Его ладони, предплечья были в крови.
– Блять, их еще больше стало, – завопил Радик, глядя в окно. – Штук семь или восемь.
– Нам пиздец, – подтвердила Нина.
– Да вам-то хуле, идиоты, дом заперт, – злился Серый и рукавами куртки пытался стянуть порезы, чтобы унять кровь.
– Надо срочно раны промыть и прижечь, – заявил Радик и побежал к кухонной плите. – Как включается этот ебаный газ? Да, точно…
Радик достал спички и врубил газ под самой большой конфоркой, поджег. Вернулся к столу и схватил бутылку водки, налил в стакан, подбежал к Серому и принялся поливать его окровавленные руки водкой. Серый завопил и пнул Радика по ногам – Радик упал. Нина противно засмеялась. Магнитола кричала уставшим женским голосом: «что ты будешь делать, когда превратится в притон твой дом…»
Радик поднялся и подошел к Нине, схватил ее за рукава свитера и потянул – тот легко слез, оставив рыжеволосую в деликатной белой майке на голое тело. Серый отполз к стене и тяжело дышал, стонал, пытался оторвать куски от футболки, чтобы сделать перевязку. Радик бросил свитер на зажженную конфорку.
– Блять, не горит!
– Конечно, не горит, это же шерсть, придурок, – зло сказала Нина.
– Ну, разве шерсть не должна просто как адское пламя – бдыщь – вот так загораться?
– Как ты сказал – вдыщь? – Нина снова рассмеялась.
– Да еб твою мать, Нина, лучше б помогла, че, не видишь, он же умирает!
Радик покрутил в руках почерневший свитер, бросил на пол и выбежал из комнаты.
Из-за окна послышались какие-то неясные крики. Едва различимое «куда нахуй…». Что же происходит?
Нина подошла к столу, открыла вторую бутылку и налила два стакана. Один выпила на месте, закурила сигарету, подошла к Серому и начала его поить, приговаривая: «Пей, Сереженька, пей, мой хороший, все наладится, ранки заживут, дай поцелую». Нина принялась целовать бледное лицо Серого, хватать его за окровавленные руки, Серый тяжело дышал, отнимал руки и героически молчал, не понимая вообще ничего.
На кухне появился Радик с горящим поленом, перехваченным кочергой и какой-то палкой, он держал полено на весу, почти над самым полом, и аккуратно, медленно нес в сторону друзей.
– Ты, ебанутый, ты че делаешь? – это Нина.
– Ему раны прижечь надо, иначе не закроются.
– Тебе мозг надо прижечь, – наконец заговорил Серый. – Неси это обратно, я в порядке.
Радик взвыл от напряжения, развернулся и поплелся к выходу. Нина вернулась к утешению Сережи. Магнитола звякнула лопнувшей пленкой и затихла.
Из-за окна отчетливо послышалось «куда нахуй!», «ну-ка пошли сюда!», «ну-ка нахуй!».
Радик уронил горящее полено на пол, бросил и палку с кочергой. Подошел к столу, налил водки, выпил, прикурил сигарету. Серый застонал, глядя, как ковер занимается пламенем. Нина схватила свой тлеющий свитер и побежала тушить им импровизированный костер. Радик выпрямился, несколько раз глубоко вздохнул, взял два ножа и уверенно зашагал к выходу из дома.
– Ты куда пошел? – крикнула ему Нина.
– Я много водки выпил, – Радик повернулся к ней и медленно заговорил. – А в туалет не ходил. Я их сейчас всех насмерть обоссу.
Входная дверь открылась, и сильный холодный ветер потряс маленький дачный домик. Серый поежился в своем углу и попробовал встать. Нина трусливо заливала горящее полено паленой водкой. Пламя только разгоралось – ветер с улицы пришелся кстати. Снаружи слышались крики и какое-то мычание…
--
Радик уверенно пошел к калитке. На него смотрело десять пар быдлоглаз. Десять пар быдлорук тянуло и рвало на себя сетку-рабицу, слабо натянутую на покосившиеся ржавые столбики забора. Десять пар быдлоноздрей вдыхало морозный чистый воздух как свой собственный – нагло и без разрешения.
Радик медленно ступал по снегу, наступая мимо глубоких ям от редких шагов редких в этих краях людей. Сердце колотилось, и голова кипела. Ладони мерзли, и тяжелые холодные ножи тянули ослабшие руки к земле. Темнело.
Радик молча подошел к самой калитке и посмотрел в самые чудовищные на свете глаза – полные тупости, пустоты, животного безразличия ко всему. «Ну че? – как можно спокойнее сказал он. – Че надо? Кто главный тут?» Молчание. В ответ только молчание.
Радик выждал пару секунд и повторил свой вопрос, глядя в глаза тому самому – первому – в черном спортивном костюме и бейсболке с лого «чикаго буллз». Тот самый – первый – продолжал жевать жвачку и как-то странно поводить носом. Вдруг он дернулся и как будто отряхнул что-то с головы. Потянулся, почесал ухо плечом. И протяжно произнес: «Мууууууу».
Радик выронил ножи из рук.
Первый и самый страшный махнул головой, словно отгоняя мух, и снова произнес: «Мууууууу». Потом ткнулся носом в сетку забора и тяжело задышал. И вслед за ним второй и третий затянули: «Муууууу». И четвертый, пятый, шестой. И все они замычали. И все потянулись вперед, потянулись через сетку к Радику, не говоря ни слова, мыча, отряхиваясь, почесываясь, поеживаясь – напирая на слабо натянутую сетку, двигаясь напролом, мыча и напирая.
Радик попятился назад и перекрестился.
«Куда нахуй!» – раздалось за спинами пацанов. «Ну-ка пошли сюда!» – громко кричал кто-то приближающийся. «Ну-ка нахуй!»
Радик протер глаза. Почувствовал, что теплеет. Белка, наверное.
«Куда нахуй!» – прозвучало совсем близко, и один из пацанов согнулся под стремительным ударом палки по голове. «Ну-ка пошли сюда!» – палка прилетела второму и третьему. «Ну-ка нахуй!» – тяжелый пастуший посох грел уши, сносил бейсболки с бритых голов, отгонял злобных мух. Пацаны зашевелились, начали кучковаться, суетиться. Мычать невпопад, двигаться, отходить от забора, отступать прочь.
«Ишь куда забрели!» – кричал невысокий старик в овечьем тулупе и лыжной шапке-петушке. «Ну-ка пошли сюда», – старик продолжал бить палками мычащих пацанов, отгоняя от забора, собирая их в небольшое стадо, направляя в сторону тропинки, ведущей прочь.
Радик обернулся. Из дверного проема тянулся дым и, кашляя, ползли Нина с Серым. Рыжеватые, голубоватые всполохи сообщали о том, что в доме наконец-то потеплело. Надо бы снегом пойти забросать, подумал он. Но сначала пошел к мангалу, взял оставленную здесь пачку сигарет, достал одну, прикурил костровыми спичками. Заметил в кучке углей и мусора маленький обожженный листок. Взял. Попробовал прочесть. Там было что-то лирическое. Что-то вроде Есенина. Там было: «Грубым дается радость, Нежным дается печаль. Мне ничего не надо, Мне никого не жаль…»
Радик не стал читать дальше, выбросил листок и пошел к дому. Переступил через дрожащие тела друзей и вошел внутрь. Расстегнул ширинку и с облегчением принялся мочиться на рыжеватые и голубоватые всполохи пламени. На улице быстро стемнело. Ему шел двадцать третий год.

Москва, декабрь 2023

(читайте больше произведений Марата Шакирова на https://t.me/mshakirov )