не знаю что именно так бередит
дорожная сумка не взятый кредит
одежка обувка вдоль высветлых стен
чьих новых размеров не будет совсем
собачьи игрушки в два раза старей
собаки лежащей у самых дверей
иль полки иль книги иль печка иль дым
который не спутать с каким-то чужим
когда он струится по сэндвич-трубе
и в небо уходит и машет тебе
а может не это себя бы понять
а может другое никак не унять
и снова как в гадостном том феврале
открытый Ремарк на рабочем столе
и снова ни с места не сходит увы
закладка в начале последней главы

***
Когда закончатся над нами этажи
c их потолками, окнами, дверями,
гостями, перепалками, гульбой,
ремонтами, соседями и свадьбой,
и панихидой, и ночным звонком,
стихами, удивлением, досадой,
рассадой, колыбелью и котом,
собаками, животными, вотще
разбитыми тарелками, ножами,
объятьями, проклятьями, трубой
и скрипками, и скрипами вон там,
повешенными люстрами (реши
поставить ли меж ними запятую),
и прочее, и прочее, тогда
окажется, что лифт стоит открыт,
а лестница, ведущая на крышу,
ближайшее техническое средство,
чтоб посмотреть, была ли эта жизнь
достойнее, чем.… Попросту – была ли?

***
Ну, вот настало время для сезонных,
сиюминутных прямолобых строк,
где Бунин, Блок и Фет, немного сонный,
увековечил золотистый стог.
Ну, вот дожди, как написалось кем-то,
перебирают суффикс и глагол.
И снова речь, и снова будешь нем ты,
предвосхищая внутренний раскол.
А подождать с неделю и наскучит
виденье нив, церквей да хуторов,
где мир стоит и ничему не учит,
на том и держится за будь здоров.

***
Ночной осенний дождь. На небе минарет.
Крылечко скрип да скрип и снова тишь такая.
Мучительная смерть на пачке сигарет
сочувствует, что мне назавтра не хватает.
Бесшумно и легко по желобу вода
стекает в бочку для помыва и полива.
Мне хочется сострить: вот так мои года
уходят, но смолчу, дойдя до половины.
Поёжусь и пойду, закрыв плотнее дверь.
На максимум включу дрянной обогреватель.
Две кумушки, судьба и время, скажут: “Грей”,
и ноги подожмут, обнявшись на кровати.

***
Напои меня ты коньяком,
человек, с которым я знаком.
Лучше чаем, с разговором пустяковым.
Мы знакомы, мы давно с тобой знакомы.
У меня такая же есть чашка.
Не грусти, теперь уже не тяжко.
Человек, с которым я знаком,
колокольня празднует о ком?
Знаю, ты ответишь, что по нам,
и вину разделишь пополам.
Почему нам хочется туда
стыд нести, где любят навсегда,
где его разделит, словно хлеб,
человек знакомый много лет?
Человек сидит по адресам.
Бог его к нему приходит сам.
Напои, пожалуй, коньяком
человека. Он тебе знаком…

***
всё затянулось как петля
жара война и сигарета
как будто прошлого медляк
в который раз играет где то
и призрак нехотя берёт
другого призрака за руку
и в танце медленном ведёт
по кругу кругу кругу кругу
то разойдутся то опять
сойдутся эти два скелета
чтоб машинально танцевать
под отвратительное ретро

старое\\
В магнитоле зимний блюз.
Я стою. Никак не сдвинусь.
Перекрёсток это плюс.
Светофоры – это минус.
У меня бумажник пуст.
У меня багажник полон.
Как сказал товарищ Пруст,
или Сартр… “никто не волен”
Едем, едем, и ползём,
и ползём, и снова едем.
Белый-белый чернозём
за окном на этом свете.
Вот приеду – и держись
старый дом, труба печная!
Если так проходит жизнь –
я ещё раз начинаю.

***
Выпив кризиса среднего возраста
полторашку за несколько лет,
психану – ну чего со мной возятся
осень, ангел, и кореш-поэт?!
Я ль разглаживал шрамы и оспины?
Я ли заново ладил мосты?
Я ли руки заламывал: “ Господи,
помоги, посоветуй, прости!”?
Мне ли истины винные вылились
левым боком и бабской слезой,
так что разом единым повывелись
блуд и пьянство, как высшее зло?
Нет, друзья. Нет, поэт, собутыльник мой.
Нет, мой ангел и осень-сестра.
Неспроста перезрелая лирика
у меня обоюдоостра.
Так чего же вы плещете розжигом
на меня, то сюда, то туда?
Я давно уже понял о прожитом –
это были уроки труда…

***
…так выходи из дома. Запоминай детали.
Ты не один такой. Все мы сыны Дедала.
Выходи и взлетай. Не ожидай старта.
Ты не один такой. Все мы сыны Спарты.
Ничего не бойся. Пятница не четверг и
это не босса нова. В моде – тверкинг.
Выходи и смотри на выходящих из окон.
Ты не один такой. Вас – много.
Если ты уже вне, не заходи внутрь.
Зачем тебе вспоминать, как выглядит утварь
брошенная перед тем, как ты вышел из дома,
Тем более комната в нём принадлежит другому…

***
Он вошёл в лабиринт, чтобы длить и хранить
то ли меч, то ли звук, то ли слог,
а потом он собрал путеводную нить,
и распутать уже не смог.
В середине пути слабый факел погас,
злой девиз оказался глуп,
но вплотную к тебе тьма привычна для глаз,
влага стен не коробит губ.
Этим сказкам про страх, и летучих мышей
он смеялся бы, знай, что вот –
ни испуга, ни прочих банальных вещей,
а ещё поворот, поворот…
Видит Бог, даже тьме предназначен путь,
чтобы кто-то делил и с ней
одиночество, так он подумал у
той стены, что выводит в свет.

***
Как неминуемо-наглядно
скрипит колёсико времён,
от веток вербы до гирлянды,
под хор взрослеющих имён.
И эти смены декораций —
забвенья с вечностью альянс —
давным-давно сберёг Гораций
тем, что донёс его до нас.
Начал начало неизменно.
Финал, тем более, един.
А чья-то жизнь в стакане мерном,
а чей-то путь неизмерим,
и часто крах и возведённость,
две равных вмятинки в судьбе,
как эти линии ладони –
не о тебе, не о тебе.