Дарья Кричфалушая
С вашей сказкой что-то-не-так.
Эссе о книге «Ваша жестянка сломалась» Аллы Горбуновой.
Я поняла, что с этой книгой что-то-не-так еще до того, как прочитала послесловие автора. «Что-то-не-так», – нервничает мой маленький сын, не имея возможности объяснить словами проблему, с которой столкнулся, когда рукав кофты застрял в рукаве курточки. Так, собственно, и я, прослушав книгу в первый раз, ощутила это занозящее чувство, но не никак не могла растолковать свои ощущения. Если честно, и не пыталась. Напомните мне, зачем я вообще первый раз прочитала «Жестянку»? Яблоко от яблони недалеко падает, и я, как истинная наследница чего-то в культуре, что связывает меня с Аллой, натыкаюсь на отзыв литературного редактора: Даша, прочитайте «Жестянку», там практически ваша «машина воспоминаний». Ладно. Прочла. Тогда, примерно год назад, я вышла из книги, вздохнув с облегчением, поток образов меня запутал, я просто хотела поскорее сбежать из постмодернистского метадиалога и безумного нагромождения поэтико-прозаического текста.
Странно это всё. Я снова включаю «Жестянку», чтобы, вернувшись к воспоминаниям, написать это эссе. Я вспоминаю состояние тошноты, которое преследовало меня в прошлый раз. Мне не понятно и меня укачивает. Кто такая эта Алина Георгиевна, черт побери, Алла? Бывшая ученая, которая оказалась гениальной? Сумасшедшая ученая, которая свихнулась на теме искусственного интеллекта? Гениальная ученая, сошедшая с ума, чтобы создать живой искусственный интеллект? Коридор странных людей – поэтов, философов, проституток, убийц, монстров, правителей, мертвецов, настоящих и выдуманных, потоки сознаний, в основном – тяжелых и страшных, переживающих опыт, который, кажется, невозможно освоить, не сходя с ума. Весь этот поток проходит через меня и, на этот раз, я внимательно вслушиваюсь. В какой-то момент голоса сливаются в хор, исполняя в моем сознании два одновременно звучащих прочтения смысла – песню мира и песню войны, песню энтропии и мелодию эсхатологического времени, песню жизни и смерти, каждое мгновение я убеждаюсь в том, что человечество не имеет права на жизнь, в следующее – что – каждый – имеет на это право, даже самый мрачный и злой, даже кто-то-похожий-на…
В какой-то момент я понимаю, что на экранах, передающих т.н. внутренние миры, появляются живые и мертвые реальные люди, там же – вымышленные герои и вымышленные имена. Словно сознание автора и бытие вещей смешались в причудливом калейдоскопе Реального и Воображаемого, так, что отличить одно от другого теперь невозможно. Персонаж комикса, Аиша Каддафи, кто-то-похожий-на – все действуют и говорят внутри общей перспективы смыслов, но действуют и говорят так горячо и жалобно, так страшно и проникновенно, что я начинаю плакать так, как будто «детский бог» наконец-то мне ответил. Рациональный горизонт смещается: «Ты слышишь? Ты слышишь? Кто ты? Кто ты?»
Бум. На этот раз выпадение из книги было внезапным, как будто с меня сняли клипсу со знаком бесконечность. Алла, это было больно и страшно, это было т-о-ш-н-о-т-в-о-р-н-о, это было выворачивающим наизнанку опытом. Можно, конечно, и предупреждать, что это не книга, а нейрошторм, после которого можно выйти с занозой что-то-не-так, или с обновленным и усиленным чувством реального присутствия всех – существующих и выдуманных, живых и умерших – людей. Если усиленно думать о категорическом императиве, он, несомненно, заглянет в тебя, и ты ох**ешь от того, какую отвратительную бездну придется тебе переплыть, чтобы только увидеть мир глазами каждого, а значит – поверить в бытие Других.
Если нет никакого другого голоса, кроме внутреннего, то – как ни крути – придется таким образом иметь дело с Реальным. Можно ли услышать каждого так, как будто это имманентный голос, как будто нет другого пути к истине? Именно тогда, живущая в тебе, личная истина начнет удваиваться, дробиться, мерзко почковаться, а имманентное пространство смыслов затрещит и лопнет, рассыпавшись на миллионы сверкающих осколков, и то, что прежде было истиной, её жалким подобием, вытечет, как вспоротый гнойник. «Ваша жестянка» - хирургическая книга. Только странным образом, читая ее, ты становишься по обе стороны процесса, когда внутренняя речь книги проникает в твой поток сознания. Алла делает это незаметно, в тот самый момент, когда голос, написавший книгу, – становится голосом одного из экранных персонажей. В какой-то момент она незаметно смещает тебя в собственную точку присутствия, так, что токи голосов, интернет-дискуссий, научных книг и политических лозунгов современности, начинают проходить через самую сердцевину твоего существа.
Я мыслю, следовательно, существую. Я существую, следовательно, существуют все. Я живу, значит, ничто не должно умирать. Я дышу, и каждый достоин дыхания. Я мертв, и каждый, кто приносит смерть, должен заплатить за это собственной смертью. Я, я, я… Их много, и они так различны, что фокусировка сознания смазывается, становятся слышны только те голоса, что медленно сливаются в хор, он поёт два главных человеческих слова, противостоящих безумию и смерти… Другие, умные или ведающие, голоса, древние голоса, начинают петь свою старую-старую сказку: про тот дивный край, где текут молочные реки, и стоят кисельные берега, где маленький мальчик Илюша слушает про Милитрису Кирбитьевну, где храбрые рыцари бьются со злыми змеями о трех головах, где зло – буквально и искоренимо, живет в проклятых именах Кощея, что бессмертный, и уже мертвой Бабы-Яги. И звучит странный и самый древний русский код: искореним зло, найдем иглу кощея, встанем со своих печей, мы встанем со своих печей, когда-нибудь мы встанем со своих печей, да поднимем меч, да развернется чистая, новая земля – но после – после кровавой и смертной битвы, в которой уцелеет самое светлое и вознесутся к небесам молитвы по всей земле, а солдатик с красной раной уснет под дубом тем.
Красная дорожка смерти, красная ниточка волшебного клубочка, скачет по полям да по лесам, и заколдованные персонажи бегут за ней, не в силах выскочить из плоского пространства сказки в мир Реального, пугающего своим безобразием и отсутствием всякой возможной гармонии в миллиардах голосов – человеческих, призрачных, животных, земляных и растительных, искусственных голосов сознающей техники, голосов неба и земли, звезд и миров, живых и мёртвых – анархического Мира – мира единственно возможной подлинной Утопии.
